Из личного аpхива художника Н. Н. Волохо.
Впервые опубликовано в журнале «Земство» (г. Пенза), 1994, № 3.
20 августа 1914 года объявлена мобилизация ратников 1 разряда 1908 года по 1914 год, в том числе попадаю и я.
Сколько слез положено из-за этого Нюрой.
Н. П. Карпов первый узнал о мобилизации и, придя в магазин, сказал мне: «Вася, придется тебе сходить на угол и прочитать объявление о призыве ратников», - был сильный дождь. Я стремя головы побежал к углу Рождественской улицы и еще издали вижу объявление с крестом. Мне только и было нужно - с какого года - вижу призыва 1908-1914 г. включительно, я больше не стал читать объявление, все понятно, и придя домой, вижу Нюру - в слезах, которая встречает меня и уже знает, что вывешено объявление о мобилизации.
Пришлось долго и много употребить усилий, чтобы успокоить Нюру. Все пока шло хорошо, так как мобилизация 20 Августа не состоялась и была отложена до особого распоряжения.
Мы в это время квартировали в доме М. П. Лычева по ул. Кавказ, занимая большую деревянную квартиру, которая нам очень не нравилась, т. к. было слишком холодно, и мы подыскали более теплую и удобную квартиру у Мурзина по ул. М. Федоровке - плата 7 р. 50 к. в месяц.
22 Сентября 1914 г. мы перебрались на новую квартиру и пришлось весь день и всю ночь до 12 часов убираться и устраиваться на новом жилище, и после трудов так хорошо спалось.
Утром, чуть свет, Поля уже машет в окно и говорит: «Иди на угол,» - читать опять объявление о мобилизации наших, т. е. моего 1908 года. Снова слезы. Снова дума о будущем. На сей раз уже не отменена была мобилизация, и 24 Сентября я в 12 часов дня был комиссией признан годным и вместе с Блиновым и другими 40 товарищами отправлен в 140 запасный батальон, около тюрьмы.
25-26 Сентября: разбивка, взвод, отделение, рота; 5 рота, 4 взвод, 4 отделение. Учение. Направо, налево. Стрельба - песни, поверка. Ночевать в казармах мне не приходилось, кое-как упрашивал свое начальство – отделенный - Мамыкин и взводный – Каблуков – хорошие ребята. Обмундирование, шинели. Последние дни, обучение кончилось. Декабрь месяц. Прибыли новобранцы из Гомеля и нас из казарм выжили в Финогеевские казармы.
Гульба. Денатурат. Слухи о нашем отправлении на фронт.
Письменные занятия. За это и получал свободу. Ругань ротного командира Родина и полуротного Елтуховского.
Дома каждый день слезы Нюры. 10 Декабря слух, что скоро из Пензы выступаем. Ночевал, как по обыкновению, дома и все было благополучно. 11 Декабря 1914 г. тоже почти весь день сидели с Нюрой у себя дома, и так хорошо в это время было - уютно. Но наша уютность и благополучие в 2 часа окончились, т. к. пришел Иван Осипович Кожухин и сообщил пренеприятную новость, а именно, что завтра, 12 Декабря, в 6 часов утра выступаем из Пензы.
Не верилось нам - не может быть, чтобы нам пришлось расстаться. Пошли с Нюрой на базар, купить что-нибудь - чайник, колбасы и др. Заходим к Пудовкину в лавку, на ул. Б. Федоровка, и там Гр. Манякин, мой товарищ, и он специально послан для того, чтобы сказать то же, что сказал Кожухин, а именно - в 6 часов утра быть всем готовым к отправке из Пензы. Купили на базаре кое-что: чайник и др. Нюра со слезами на глазах отправилась домой, а я пошел к Карповым - проститься. Николай Павлович по закрытии магазина пригласил меня к себе на квартиру. Дал бутылку хинной водки и обещал Нюре ежемесячно выплачивать по 15 руб. на содержание. Потом расцеловались, и в 8 час. я прихожу домой, где уже приехали мать и отец из деревни и дяди проститься. Нюра все время плачет. Сходил к папаше проститься. Со слезами распрощались и дома за чаем - долго горевали и думали о завтрашнем дне. Ночью не спалось.
12 Декабря в 6 часов меня на лошади отвез папаша в батальон, но напрасно рано, т. к. там еще никого не было. Гуляка и слезы жен и матерей, провожающих своих родных. Сердце сжалось, когда взводный Каблуков надевал своим ученикам на прощение кресты. В 8 часов пришла Нюра с Полей в батальон, и я им сказал, что посадка будет на Сызрано-Вяземском вокзале и не ранее как в 11 часов. Они ушли и все со слезами на глазах.
В 10 часов стали выстраивать и около 11 часов пошли на вокзал. Холодно. Речь батальонного. Песни не клеятся. Подходим к вокзалу, ко мне Мария Николаевна с вопросом: «Куда погонят вас?» - и с разговорами взошли на платформу. Здесь Нюра, папаша и мама, дядя и Елисей и много друзей и знакомых. Играет музыка, Сидоров П. И. дает 1 р., Платон - 1 р., Елисеевна дает 1 фунт колбасы. Первый звонок, дрожь по всему телу побежала. Стали занимать в вагонах места. Толкотня. Кто пьян, кто трезв - все толкаются и лезут наперебой в вагон как в рай небесный. Заняли местечко с Манякиным и пензенскими товарищами из первого взвода. Ругань, что в не свое отделение попал. 2 звонок, волнение. Благословение пьяного взов Мещеряковым. Речь и, наконец, - ура - прощание с ротным.
Прощаюсь со всеми родными и прощаюсь с Нюрой. Нет сил удержаться от слез, глядя на своих, нервно-вздрагивающую Нюру, но я терплю и сдерживаю слезы. Не хочется думать, что вот сейчас мы должны расстаться и расстаться, быть может, навечно. Всхожу в вагон, но оставаться там нет охоты, схожу. Раздается команда «по вагонам» и протяжно звонок бьет три раза. Третий звонок, всеобщий порыв, громогласные слезы, истерики и всевозможные причитания родных. Со слезами в последний раз целую Нюру, целуюсь с родными - и еле-еле сдерживаюсь - прощаюсь с Нюрой. Плачу так же, как и все. Нюра кричит: «Зачем, Васюша, ты плачешь, ты ведь не хотел плакать!» - и я, не помня ничего, лезу в вагон, как и все лезут, и смотрю на толпу, и как-будто бы ничего особенного и не происходит, только слышу плач, вой и крик человеческий. Нервы слишком натянуты, и напряженным взглядом все смотрю на обезумевшую толпу. Но вот мои глаза опять увидели Нюру, и сразу все переменилось, хочется опять выбежать из вагона и снова в последний разочек поцеловать Нюру, но уже поздно, уже слышится протяжный свисток паровоза, который готов сейчас же разлучить стольких людей родных и увезти одних Бог знает куда. Я уже был готов спрыгнуть из вагона, как под моими ногами что-то шевельнулось. Это тронулся поезд.
Еще сильнее забилась в истерике толпа, и еще сильнее забилось мое сердце, когда я почувствовал, что я ведь ухожу отсюда, вагон движется, и быть может, нам и не придется снова быть здесь, в Пензе. Поезд идет тихо-тихо, и я смотрю на свою Нюру и вижу ее всю плачущую и нервно-вздрагивающую от горя и тоски.
Что только творится в ее бедной голове! Но вот поезд пошел быстрее и быстрее, а я все гляжу на Нюру и киваю ей головой. И долго-долго, до тех пор, когда мы были уже далеко за Пензой - уже никого на линии нет, кроме занесенных снегом домиков, а мне кажется, что она вот стоит тут рядом и мы смотрим друг на друга в глаза, ее взгляд следит за мной. Вот уже и Пенза далека стала от нас, а я и другие товарищи смотрим на убегающую от нас родину. Нас отняли от дверей - и закрыли их, т. к. холод давно уже всех пробрал до костей, и чтобы забыться от только что пережитого волнения - грянула любимая песня «Последний нынешний денечек», а я забился в свой уголок, и эта песня так встревожила мои нервы, что трудно было себя успокоить и даже совестно от товарищей, которые поют песни, а я плачу и не могу успокоиться. Уже проехали 20 верст, и вот ст. Рамзай! Там в 3 версты моя родина - где я провел 14 лет, и теперь прощай, родина, прощай, Рамзай, быть может, и навеки. Много слез жен рамзайских товарищей - и вот мы уезжаем все дальше и дальше, и становится на душе все спокойнее и спокойнее. Хотя нет да нет - прорвется мысль про Нюру, про дом родной, но песня понемногу успокаивает, и приходится со всеми мириться.
Часа в три собрались на нарах Блинов, Манякин, Пудовкин и кое о чем болтали, вдруг поднимается шум о том, почему Блинов поместился здесь, а не с 4 отделением, а на меня почти никто не возражал, потому что ехал я за ротного писаря и кое-что писал, кажется. Продолжалась катавасия недолго, понемногу стали успокаиваться и уже на ст. Воейково помирились, и голод стал чувствовать себя. Собралась кампания небольшая, повыпили немного и принялись обедать и пить чай на военном положении. Развели огонь в железке, стало тепло и хорошо. Нервы успокоились, и под шум колес пришлось уснуть богатырским сном, предварительно сходив в свое 4 отделение узнать, все ли благополучно там и все ли живы.
13 Декабря 1914 г. приехали в Ряжск и вечером часов в 8 были в г. Туле, и наше желание посмотреть Тулу не исполнилось, а через полчаса по прибытии на станцию нас выстроили и отправили на обед, в питательный пункт.
Шли долго, прозябли до костей, слишком холодно было. Пришли в столовую - чистота. Освещение электрическое, уютно. Сидим по-барски, дожидаясь ужина. Пришел дежурный, рассадил по десяткам и поставил по блюду. Все очень чисто и опрятно и никакого сравнения с Пензой. Пришел дежурный офицер, скомандовал «на молитву», и после «Отче наш» тихо сели. Принесли в баках порции, да такие большие. Хорошие. Как хорошо здесь, так и хочется остаться подольше. Аппетит разыгрался - съели порции. Приносят в медных ушатах борщ - вкусный да приятный такой. Чинно разлили всем поровну. Потом гречневой каши принесли с салом. Так же чисто и опрятно. Пообедали до отказу, как говорится. Попросил нас, желающих, дежурный офицер посмотреть кухню. Вот действительно где чистота и приспособленность. Готовится пища парами. Везде водопроводы и электричество. Такого обеда, чистоты и гостеприимства мы нигде не встречали, и в военном положении вряд ли где лучше можно встретить. Тульский обед остался у всех на памяти.
Ночь, темно. Горнист играет посадку и мы лезем в свои логовища. Кипятим воду на печке, и стало в вагоне как будто уютно-тепло. Достали за рубль карты и засели в 66 играть, а в противоположном углу - 21 запаливают.
14 Декабря. Утро. Морозно. Пишу Нюре письмо в вагоне и опустил на какой-то станции.
Вечером прибыли в г. Калугу. Город не видели ночью, но около станции постройки неважные. Был какой-то обед, но совершенно есть нечего, какая-то бурда. Стояли долго на станции Федин, с гармошкой ходили по станции. Ротный ничего не говорил. От Калуги наш поезд пошел под 3 паровозами и мчимся, как птицы, до Вязьмы.
15 Декабря 1914 г. Прибыли в Вязьму.
Грязная станция. 1 час дня.
Ели вяземские пряники, но хорошего я в них не нашел ничего. Вечером, часов в 6, тронулись из Вязьмы к Смоленску. На дороге раздумался про Нюру, и так грустно стало на душе, хочется опять в родную Пензу, а поезд с быстротою молнии мчит все от нее дальше и дальше. Написал Нюре открытку, что едем от Пензы дальше, чувствую себя хорошо.
16 Декабря 1914 г. В 5 часов вечера приехали в г. Смоленск.
Замечательный вокзал. Электрическое освещение. Чистота всюду.
Бродим по платформе, и вдруг катит трамвайный вагон с разноцветными огнями. Интересно посмотреть - в первый раз. Маленький вагончик, а удобств много. Мы все облепили вагон и долго любовались им.
Погода теплая - и приятно на душе, что как будто мы и на фронт-то не едем, а ходим по своей ст. Пенза и любуемся своими интересами, но заунывный рожок дал знать, что нужно идти на обед. Пошли по перекладному висячему мосту через все линии. Очень высоко, и под него ходят поезда. Рядом другой мост - вал для трамвая и экипажей. Обедать пришлось идти за три версты. Обед такой же плохой, как и в Калуге. Покупали хлеб, и некоторые солдаты о чем-то поспорили с торговками. Часов в 8 вечера отправились по направлению на Минск. Написал в своем углу письмо Нюре и Николаю Павловичу Карпову. Настроение улучшилось. Горевать, а в особенности плакать, уже не дают товарищи, приходится веселиться и петь песни солдатские и принимать всякие шутки.
17 Декабря 1914 г. Утро. Холодно. На какой-то станции вышел на платформу. Играют в орлянку. Поезд так же мчится быстро, как и раньше, и в 4 часа вечера мы благополучно прибыли в Минск. Город также не пришлось посмотреть. Станция грязная. Был и здесь обед, но еще хуже, чем в Калуге. Имеется трамвай. Часов в 6 наш поезд стал готовиться к отправлению. Думали, в Вильно, но оказалось в Барановичи.
6.30 вечера выехали.
18 Декабря 1914 г. Едем по болотистому краю и направление держим на Барановичи. Пролетело много станций, и население здесь преимущественно еврейское. Проехали Слоним, вспомнил я здесь про своего священника Н. С. Аносова, который из Васильевки уехал сюда жить. Волковыск, Бельск, и к 10 часам вечера подъезжаем к Седлецу. Виднеется вдалеке санитарный поезд, а на станции в это время стоял Царский поезд с салонами, с освещением, со всеми удобствами, и туда никого не пропускают. Наш же состав оставили в тупике и в самом темном углу, ни пройти и ни вылезти оттуда невозможно. Грязь, темно, и выходить не приказано. Как быть, ведь кое-что нужно купить и, главное, опустить на родину письма. Насилу нашли себе проход под вагонами, везде грязь по колено. Кое-как добрались до станции. Светло - как днем. Всюду казаки, черкесы-охрана, и никуда пропуску нет, а мы валим, как пчелы.
Оказывается - поезд стоит Е. И. В. Г. И. Долго стояли около охраны и уже, несолоно хлебавши, хотели идти по вагонам, как на нас наткнулся какой-то офицер, и узнавши в чем дело - что мы идем по делам, повел нас прямо к вокзалу, указал нам ящик почтовый и буфет, где ему открыли двери, и мы за ним. Купили себе, кто что мог - я купил сельтисону - вроде колбасы - 40 копеек фунт - и побрели по своим вагонам, проклиная в душе всех, за что мы столько пеpеносим страданий и мучений, когда в это же время к вокзалу то и дело подъезжают буржуи и купцы в автомобилях и на парах вороных. Нашли свои лачуги, и была подана команда «за дровами», все как один бросились к сараям и принесли по охапке, так что начальство с обыском пошло по вагонам, очень уж много растащили дров, но мы все попрятали под головы, и ничего в нашем вагоне не было найдено. В 12 часов ночи поезд тронулся по направлению к Варшаве, до которой от Седлеца - 83 версты через Ново-Минск.
19 Декабря 1914 г. Подъезжаем к окрестностям г. Варшавы - много линий железной дороги и долго нет станции, одни вагоны и вагоны без конца. Кричим кондуктора: «Гаврила, когда же Варшава?» «Да вы давно уже в Варшаве!» Идет снег, неприятно. Запахло гарью, нефтью и разным дымом. Поезд идет тише, тише и, наконец, остановился около товарной платформы. Оказывается, это еще не Варшава, а Прага. Стоим долго, из вагонов выходить нельзя. Не приказано. Мальчики - евреи продают разную мелочь - конверт с бумагой 1 коп. Готовое напечатанное письмо. Приходит за нами конвой от коменданта, и мы, выстроившись поротно, пошли.
Да, Варшава, первая мысль - приехали! А придется уехать-то из нее. Затянули свою любимую «Ну-ка, ребята, собирайся в поход». Грустно и тоскливо на сердце.
Но что-то патриотическое чувство охватило всех, и идем бодро и весело. Все линии и линии железной дороги и, наконец, вышли на грязную улицу. Песни кончены, не до песен, когда из грязи ноги не вытянуть. Вышли на хорошую улицу – спрашиваем - Прага, отвечают. Попадаются дома 5-6 этажей, и по этой улице ходит электрический трамвай - оживление на улице, и едут, и едут. Идти тяжело, сумка режет плечи. Много попадаются пленных.
Подходим к р. Висле. Висла широка и быстра - волны так и хлещут в высокие берега. Мост Александра II. Замечательный мост. Имеет два разделения. Тут и автомобили, пролетки, трамвай и множество пеших, а вдалеке виднеется еще мост - железнодорожный. Идем до середины.
Высота необыкновенная. Вот только сейчас будет Варшава. Мост этот соединяет Прагу с Варшавой.
12 часов дня 19 Декабря 1914 г. Проходим мост. Вступили в улицу. Справа, кажется, - бывший дворец Пана польского Круля, а с левой - Сейм. Вообще здания громадные. Публики очень и очень много. Попали в узкую улицу. В 1 час были на ул. Лешно. Памятники. Костелы замечательные. Пьют млеко - что-то историческое. Ул. Вольская - комендант. Стоим долго, дожидаемся приказа.
Польки гуляют с открытыми головами. Угощение чаем, папиросами, колбасой. Часа в 3-4 сборный горнист - зовет. Пришли в казармы, поместились на 6 этаже - все вместе в одной комнате: Блинов, Кожухин, Кошелев, Манякин, Пудовкин, я и др. Оказалось, что это не казармы, а конфискованный у немца дом, и эти комнатки были квартиры, вроде наших номеров. Обед. Холодно в нашей квартире. Купили пуд дров за 40 копеек и затопили голанку. Согрели чаю, и стало повеселей. Ночью играли в 66 - карты.
20 Декабря 1914 г. - 24 Декабря 1914 г. Написал Нюре письмо. Прошла грусть у всех, не хочется и мне пред товарищами грустить, но разве это так в самом деле. Нет - хочется не быть тут в этих высоких хоромах, а поскорей убраться домой - но нет, до этого, наверное, я и не доживу. От скуки ради выпросили увольнительную записку - Кошелев, я и Манякин - и отправились в город, посмотреть на варшавские диковины. Весь город исходили, много поплутали. Интересного много, но очень шикарных выставок в витрине я не видел. «Новый свет» был закрыт. Попался электротеатр «Иллюзион», захотелось посмотреть картины, а в особенности Манякину, который их никогда не видел. Шла картина «Храбрость русско-донского казака Крючкова» - подумали, почесались у дверей - пошли. Публики мало. Просим показывать нам картины, но нам администрация велит ждать. Пришли 21 ученик и вот уже нас 24 человека, все-таки показывали. Картина, в общем, чепуха, но Манякину слишком понравилась, и он везде и всюду говорил только про нее. На дороге в казармы нас задержали патрули, но благополучно довели нас до места, а у нас все жилки подтянулись, слишком мы боязливы.
22 Декабря 1914 г. Из высокого помещения нас попросили в другое.
Грязно, тесно и холодно. Сходили с Кошелевым сниматься. 4 карточки открытки за 1 р. 30 коп., и тотчас на другой день готовы были, и мы их тут же отправили домой.
23 Декабря. Пошли в Оружейный склад - получать винтовки. Большой полукруглый дом. Приехал автомобиль-грузовик и привез с поля брани ломаные винтовки, для исправления. Боже мой, что это такое! Все винтовки в крови, и черная кровь так и висит, запекшаяся кусками. Все части винтовок с разными номерами, и все это сваливается на дворе. Получили по ружью, всем хотелось взять получше, т. к. с плохой винтовкой солдат, что учитель без карандаша. В 4 часа явились в свое логовище, пообедали, почистили винтовки и с новой уже думой, что скоро - скоро мы должны выступить в бой, затянули «Последний нынешний денечек». Легли спать тревожно, уже сильнее стали дребезжать стекла в рамах - это предвестник близкого артиллерийского боя.
24 Декабря 1914 г. Встали по обыкновению, но уже пронесся слух, что сегодня в 12 часов должны выступить.
Ушли получать палатки, ремни, колышки и теплое белье. Пристраиваем и примеряем. В 5 часов вечера был обед и - отдых. Тревожно что-то. Дожили до 10 часов вечера. Думали о другом - о празднике, ведь завтра Рождество Христово. Вспомнился родной уютный уголок, вспомнил, как мы прошлый год в этот вечер с Нюрой хлопотали и убирали первый наш праздничный стол. Но вот тревожный шум всей роты - загудели 1000 голосов, оказывается, пришел взводный и объявил, что завтра в 7 часов утра выступаем из Варшавы.
Сейчас же пошли по лавкам - покупать что-нибудь. Я с Кошелевым ходили, ходили, но почтичто ничего не купили, кроме сухарей, т. к. у нас уже было закуплено раньше. Пришли часов в 11 ночи, все на себе примерили и легли спать. Какой тут сон, один разговор и одни мечты у всех, вот как нам пришлось встретить великий праздник Рождество. Сколько дум промелькнуло у меня в голове - вот теперь дома Нюра, так же не спит – так же думает о том же, о чем и я - нет его, и грустно на сердце. Пробило 2 часа, а все не спится. Дремлю и вижу веселую Нюру.
25 Декабря 1914 г. Рождество Христово. Г. Варшава, 5 ч. утра. Команда «вставай». «Собирайтесь, ребята, и с Богом, в путь - дороженьку отправляйтесь». Встаем, пьем чай, укладываем свои пожитки. 7 часов утра. Выстроились в казарме, с полной выкладкой, все друг другу подсобляют, просят и уговариваются о чем-то.
Навьючили на нас, как на верблюдов. Жарко стало в казарме. Приходит ротный и объясняет, что сейчас тронемся в поход. Команда «на молитву» - и громко раздался гимн «Рождество твое, Христе Боже наш», запели все, и тысяча голосов раздалось по всем углам каменного неуютного дома. Какая минута торжества! Хочется чего-то особенного. Хочется радоваться и от радости благодарить Бога, но это только мимолетная минута, а в действительности грусть, тоска, и невольные слезы так и катятся не только у меня, но и у всех, здесь присутствующих; но каждый скрывает их от своих же таких же товарищей. Кончено. Запели «Боже, Царя храни», и эта песнь еще больше встревожила мысли о том...
Кончено пение, выходим во двор, выстроились. Команда «направо» - «ряды сдвой», «на плечо», «шагом марш - вышли на ул. Вольская.
Публики очень много. Остановка, когда все выйдут. Уговариваемся идти как можно тише.
В последний раз перекрестились и тронулись тихо-плавно. Унывать нечего. Ребята, песню. Неужели мы подгадим. Нет? Грянуло: «Ну-ка, ребята, собирайтесь в поход», и громкое эхо по всем небоскребам так и вторило нам.
Публика, чужая - не родная, далеко проводила нас и все удивлялась, как это люди, идущие на смерть, и так могут еще петь. Долго пели, и песня за песней летели из наших ртов, как явился какой-то начальник и запретил петь, т. к. здесь, в Варшаве, оказывается, и песни-то петь нельзя. Вот почему публика-то и шла за нами. Кто-то из товарищей выстрелил вверх, догнал нас верховой, остановил всю команду, и все хотелось ему узнать, кто мог нарушить покой великих панов.
Выходим из Варшавы. Форты. Кругом орудия наставлены и укрепления хорошие. Скоро с шоссейной дороги мы свернули влево и пошли вдоль ееже, т. к. по шоссе совершенно нет никакой возможности идти - взад и обратно едут автомобили, мотоциклетисты, парки, обозы, раненные и пр. Прошли 25 верст. Ночью уже приходим к Коменданту. Разместили по халупам человек по 20-25. Тесно ужасно, но хотя тепло. Ноги мокрые. Кое-кто пошли за ужином, но мы остались без ужина. Устали до безумия. Давай из сумок вытаскивать кое-что съестное и закусывать, а потом, чтобы облегчить свою ношу, - повытащили по паре белья, полотенце и еще кое-что и хотели продать пану, но он говорит, что я не покупаю, вы и даром мне все отдадите. Оказалось, верны его слова. Утром собрались идти в поход, а вещи-то продавать некому, так ему и оставили с полвоза. Хитрость его, и нам девать некуда.
26 Декабря 1914 г. Поход. Варшава-Сохачев. Утро. Дождь.
Первое воспоминание про дом, как хорошо было раньше, в тепле, закуска, выпивка, гости и веселье - и невольно слезы горькие капают из глаз. Встали рано. Дума и про Нюру, что она, бедная, теперь поделывает, каково ей - одни слезы, сидит одна дома, голубка, и думает о том, далеко прошедшем и невозвратимом ...
Собрались кое-как. Чай, закуска, колбаска у всех пока имеется. Идет сильный дождь. Как не хочется идти в путь. Ноги просто отказываются шагать, но успокаиваешь себя, что, мол, они должны разойтись, и идешь, несешь, несешь свою ношу. Накинули на себя палатки, и благодаря хорошему ротному командиру не пришлось идти строем. Идет Гриша Семисаженов - (немного в нем не хватает) и все обращают на него внимание. «Что ты, Гриша!» «Черт меня знает, ушли все, и я без сумки остался», - все пропало и есть-то нечего. Жаль его, но делать нечего. Смеюсь и я. Идем просто по полю. Ноги из грязи не вытащишь. Тяжело. Плечи ноют от тяжести. Добрались до лесочка. Отдых. Идут раненые. Даже завидуем им - вот счастливо отделались от дальнейших мучений солдатской походной жизни. Еще больше раненых в повозках везут, и страшно становится на душе.
Подходим к имению, Полевой Госпиталь. Несут хоронить убитого солдата. В драку бросились к возу за булками - 30 к., и счастливым пришлось покушать, а остальные посмотрели.
Около пруда отдохнули. Дождь перестал. Добрались до Коменданта. 8 часов вечера. Но ночевать негде, предлагают прямо на дороге. Холодно, насквозь мокрые. Ждем, что будет дальше. Есть хочется чего-нибудь горячего. С 1/2 часа лежали на полу. На дороге. Приходит вестовой с ротным, которому нашли у Коменданта теплую квартиру. Счастливчик. Проходит еще полчаса, и нас повели на ночлег.
Пришли в большой сарай. Темно - хоть глаза выколи. Набились в него, как сельди в бочку. Навозом пахнет. Уселись кое-как. Достали свечку - Кожухин, запасливый человек, взял ее в Варшаве. Зажгли - и Боже мой - что это такое, одни шапки видно, и изумленные лица смотрят на показавшийся огонь. Всех жалко - смех, крик, брань. Сыро везде, и я весь мокрый. Что же делать, свеча мала, а еще нужно за ужином идти, но за ужином я решил не ходить, пока кое-что есть закусить, а чай пить ужасно хочется, но опять-таки благодаря Кожухину, хороший товарищ. «Ты, - говорит, - приготовь что-нибудь закусить, а я постараюся на счет чаю». Вышел он из сарая, что-то отломал и вскипятил в моем чайнике скоро - и прополз по всем головам и ногам ко мне в сарай. Закусили, попили чайку - отогрелись. Свеча догорает. Хочется выйти наружу. Полез и я чрез всех товарищей. На дворе кое-кто ужинает, кто стоя, кто у забора сидя впотьмах, щелкает приятно хлеб. Вот она жизнь солдата. - Если бы посмотрела на это Нюра, то просто с ума бы она, бедняжка, сошла. Подумав и еще раз посмотрев на товарищей, полез опять к своему месту на огонек. Переменили белье, прижались друг к другу, согрелись и так я и другие заснули.
27 Декабря 1914 г. Поход. 6 часов утра. Холодно. Проснулся спящий сарай. Да это и не сарай, а просто стойло для овец, потому что крыши-то и нет, а только одни стропила. Идем дальше. Страшно и жутко смотреть на вырытые снарядами ямы. Здесь с неделю тому назад был сильный бой с германцем. Сибирский I-й корпус гнал немца от Варшавы. Идем, и нам предсказывают паны, что до 1 Января 1915 г. будет мир. Я тоже что-то этому верю. Подошли к фольварку - имение. Отдых. Ротный ушел к Коменданту. Раздобыли кипятку. Плечи так устали, что, уже и снявши свою амуницию, а кажется, что на тебе висит пудов 10. Мечта - какая она поэтичная. Рождество - зачем оно, зачем так судьба нас забросила в такую даль и для чего? Чтобы лишить нас жизни, которая дана Богом и которую только один Бог и может взять.
Пригревает солнце, дремота. 5 часов вечера. Темнеет. Пришел ротный и говорит: «Ну, ребята, нас назначили на пополнение в 3-й Сибирский Стрелковый полк, и сейчас мы до него дойдем, он стоит на отдыхе в 2-х верстах отсюда. «Пошли. Господи, что это за грязь, по колено, липкая какая, и эти 2 версты мы шли ровно 3 часа. Измучились, измялись, и на солдат-то совсем не похожи. Трудно, даже уставшему, не засмеявшись посмотреть на своего же товарища. Доходим до поляны. Землянки какие-то. Горят 3 костра и освещают царство 3-го полка. Стой! Вот наше будущее жилище. Выстроились, как следует, по порядку. 5 и 6 рота. Вот на этой поляне и ночевать будете. Разбивайте палатки себе. Ужин сейчас будет и чай. Ну, Слава Богу, нас с голоду здесь не заморят. Собрали по 3 котелка на 10 человек и выстроились. Приехала походная кухня. Ну, 5-я рота подходи. Все идет чинно, благоpодно. Даже смеемся, как это у нас в 140 батальоне - то постоянно был шум, крик и ругань. Вот что значит 3 полк.
Ужинаем. Суп хороший - но маловато. Делать нечего, с чаем еще кое-что позакусим. Но оказывается, про чай-то только сказано, а нужно самим куда-то за водой, в лес за дровами и тогда только будем пить чай.
Я с Кожухиным пошли за водой, Пудовкин за дровами, а Блинов - караулить имущество. Темнота, где взять воды не знаем, и кого ни спрашиваем - тоже не знают. Далеко ушли - и что-то блеснуло под ногами. Болото. Подходят еще товарищи, зажгли спичку, вода грязная. Спрашиваю про колодец, говорят, что где-то таковой имеется, но его ночью не разыскать. Зачерпнули в этом болоте воды и понесли к месту.
Блинов устраивает палатку. Пудовкин еще не вернулся с дровами. Поставили свои котелки на костер у товарищей и часа через 1 1/2 чай был готов. Привезли соломы для подстилки один воз. Все бросились за ней, и никому почти ничего не досталось, воз привезли – на 600 чел. Да какой это воз. Легли спать. Земля сырая. Холодно. Жмемся друг к другу, а согреться не можем. Ветер так и пробирает нас в палатке. Подходит Манякин и говорит: «Ребята, есть где-то солома - целый омет, и можно принести». Собрались кое-как и отправились. Добрались до омета, человек 20 уже теребят, и набравши по охапке, принесли в свою палатку. Расстелили, мягко и хорошо. Ну, вот вам и перина, спите, как дома с женкой. Только что задремали, как крик взводного: «Кто за соломой ходил, вылезай из палатки». Вот тебе поспали мягко. Оказывается, эта солома панская и вдобавок необмолочена. И он пришел жаловаться. Вот первый блин - да комом. Что делать! Сердце дрожит. Нет Пудовкина. Оказывается, он тоже нес соломы, но его встретил офицер какой-то и велел бросить солому, да скорей бежать, а то как бы не забрали. Смотр соломы по палаткам. Мы необмолоченную запрятали под головы, а обмолоченную в ноги и на нее сели. Посмотрели на нашу палатку и пошли дальше. Ну, слава Богу. Пронеслась туча. Скорей на боковую. Свернулись в клубочки. Лежим обувши и в гимнастерках. «Затушите костры», - кто-то кричит, - а то герман весь полк разобьет». «Ага, значит до него недалеко», - подумал я и заснул.
28 Декабря 1914 г. Поляна - бивуак.
Утро холодное. Непривычка к новой обстановке, а главное, не знай куда идти, хотя бы тебе что-нибудь и нужно. Собрались опять за дровами. Пьем чай без конца, чтобы согреться. Проснулся весь полк, все ожило. 9 часов. Выстроились, приходит командир полка. «Здорово, братцы!» «Здражелаем Ваше - скородие!» - грянуло в ответ. «Вас прислали в 3-й Сибирский Стрелковый полк на пополнение, и вы должны храбро идти в бой и защищать свою родину». Еще много кое-что говорил он, но для меня эти заученные их слова были не новы.
Разбивка поротно. Нужно в каждую роту 100 чел. Я попал в 5 роту. Отсчитали нас 99+1 фельдфебель, т. к. в 5 роте ни одного солдата не осталось, они - т. е. вся рота - ушли в плен. Отвели для нас полянку и приказали на сем месте выстроить себе палатку, т. е., проще сказать, землянку. Кто стал рыть землю, кто в лес за бревнами пошел, и к вечеру была одна землянка готова, и вместо расчит. 100 ч. поместилось 300 ч. - 3 роты, и хотя темно, но спать было тепло и хорошо.
29 Декабря 1914 г. Лес. Дежурный будит в 6 ч. и говорит, кипятите чай себе, а то на работу сейчас отправитесь. На сегодня я отправился в лес, 4 версты, срубили по бревну и принесли к землянке. Плечи все изрезаны до крови. В 11 часов вместо обеда погнали на ученье. Рассыпной строй. Вот не было печали ... С песнями побрели к своим палаткам. Устали, голодны. Но вот показалась наша походная кухня. Какая радость, сейчас будем есть. Какой-то особенный обед - такой вкусный, так и думаем, что все с котелком съешь. После обеда написал письмо Нюре, первое из действ. армии. Писал на пне в лесу.
30 Декабря 1914 г. Назначили меня отделенным.
Ну, думаю, пропал. Я никогда об этом и не думал, да какой я им отделенный. Просил, чтобы отстранили, но нет, мой номер не прошел. Пошли на ученье. Команда направо, налево, а для меня это нож острый. Ротный немец-подпрапорщик Фридрих - рыжий усатый. Драчун. «Ну-ка, ратники, стройтесь, я на вас посмотрю», - да и начал гонять, бегом да бегом, а самое главное - то, что мы не отвечаем в ногу. В обед пришли к нам в роту старые раненые солдаты, и оказывается, 17 Дек. 1 Сиб. Корпус почти что один прогнал немца от Варшавы.
31 Декабря 1914 г. После обеда чистились, одевались, и в 5 часов была всенощная, на открытом поле, хороший хор.
Но молитва на разум нейдет. Защуривши глаза, думаешь о своей Нюре. Где теперь она, как хорошо бы было встречать Новый год дома. Тут молитва, а за 3 версты идет ураганный бой, умирают в эту минуту 100 товарищей, проклиная все.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ, ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА НОВОСТИ
