Букалова.С.В - Разработка русской национальной идеи провинциальной православной публицистикой в годы Первой мировой войны (по материалам «Орловских Епархиальных Ведомостей»).

Залогом успеха в тотальной (мировой) войне является подчинение военным задачам всех сил государства – как экономических, так и духовных. Первые недели Великой войны, по всей России сопровождавшиеся патриотическим подъёмом, продемонстрировали внушительное значение консолидации всех социальных сил вокруг официальной власти, которая значительно облегчала решение задач государственного управления в экстремальных военных условиях. Однако относительно быстрый спад «патриотической волны» и такие сопровождавшие её явления, как «пьяные бунты» призывников и немецкие погромы, позволяют оценивать патриотический подъём как стихийное явление, в основе которого лежали скорее эмоциональные, нежели рациональные механизмы массового сознания и поведения.

Основополагающую роль в духовной консолидации нации, бесспорно, призвана играть национальная идея. В ней в систематизированном и ёмком виде должны находить своё выражение национальные интересы, и именно на ней следует основывать как внешнюю политику, так и военную стратегию государства. При соблюдении этих положений государственная политика обретает известную целостность, её цели понимаются и разделяются большинством населения. В основе участия Российской империи в Первой мировой войне не лежало какой-либо заранее созданной концепции, которая могла бы стать надёжной основой для официальной пропаганды. Выработка ценностных ориентиров происходила непосредственно в течение войны. Она велась параллельно разными общественными силами, каждая из которых создавала свою версию национальной идеи, призванной объединить военные усилия народа. В качестве таких институтов, занятых в течение войны  формулированием единой концепции её причин, целей и характера, можно выделить органы государственной власти, в том числе дипломатию; церковь; прессу и политических деятелей либерального толка. Таким образом, под влиянием событий Первой мировой войны шло интенсивное оформление национальной идеи. Этот период характеризовался своеобразным «плюрализмом» - разные общественные силы создавали свои концепты национальной идеи, в чём-то совпадавшие и чем-то различавшиеся. В силу развития событий ни одна из версий не получила официального статуса и не нашла своего практического воплощения, однако парадоксальным образом отдельные элементы складывавшейся в годы мировой войны национальной идеи перекликаются с коммунистически-пролетарским мессианством, которое несколькими годами позже получило в России широкое признание.

Православная церковь имела все основания стать центральным элементом военной пропаганды в тылу, и уже в 1914 году православным духовенством была сформулирована ценностно-смысловая структура участия России в Великой войне. Св. Синод, обращал внимание на то, что «в сёлах и деревнях, где население недостаточно просвещено для понимания смысла и значения происходящих событий, циркулируют разные фантастические сказания о причинах и поводах войны». Пастыри церкви не должны были оставлять свою паству в неизвестности, следовало объяснять причины и смысл войны в духе Высочайшего Манифеста и послания Св. Синода. Так как последние были составлены в весьма туманных выражениях, то и палитра толкований «смысла и значения» войны получалась довольно обширной и разнообразной.

Общая концепция войны, сложившаяся в православной публицистике, имела существенные отличия как от официальной, так и от либеральной концепции. Реконструировать взгляды приходского православного духовенства, которое имело самый непосредственный контакт с народной массой, возможно на основе изучения Епархиальных ведомостей. В провинциальной православной публицистике создавался особый, по-своему целостный и оригинальный взгляд на смысл Великой Европейской войны и мессианскую роль России в мировой истории.

Неожиданность войны в сочетании с её масштабами и жестокостью придавала историческим событиям апокалипсический смысл, возводя их значение от самообороны, националистической племенной солидарности или территориальных захватов к изменению цивилизационных норм. Войне придавалось значение силы, направлявшей Россию к осуществлению её планетарной миссии: «Война получает значение какой-то благодатной силы, толкающей Русь к великому делу, навстречу к её высокому мировому призванию»[1]. Под этим «великим делом» подразумевалось переустройство  жизни западной, а возможно и всей мировой цивилизации. В основу такой трансформации предполагалось положить ценности русского православия. Но предварительно их предстояло очистить от разъедающего влияния рационалистического скептицизма, сделать стержнем общественного сознания в самой России. Война позволяла решить и эту задачу: «Подобно Преображению Господа, война полезна для нашего собственного преображения… Кровавые ужасы войны очищают, освежают нравственные понятия людей о своём назначении от накипи и наслоений, от вкравшихся в период мёртвой тишины и застоя многих ошибок и заблуждений…»[2].

 Итак, война наделялась трансцендентным смыслом и рассматривалась как столкновение двух принципиально противоположных способов организации жизни социума – материалистической европейской цивилизации и некой идеальной конструкции, основанной на христианско-православной духовности. Победа в мировой войне стала бы победой определённой системы морально-нравственных, духовных ценностей, придания ей универсального характера.

Инициирующим импульсом для создания подобного рода интеллектуальных конструкций послужили события войны, которые настоятельно требовали осмысления, объяснения и понимания, возможных только в привязке к какой-либо целостной системе взглядов - как мировоззренческого плана, так и более конкретной (условно назовём её прикладной теорией международных отношений). Именно наделение происходящих событий высшим, духовным содержанием служило надёжным защитным механизмом, предохраняющим психику от разрушающего воздействия лишений, страданий и страха смерти, что было актуальным как для фронта, так и для тыла.

Исходным для создания такой системы был вопрос о причине войны и её виновнике. С одной стороны, официальные документы отводили России пассивную роль жертвы неограниченной и агрессивной германской гордыни. С другой стороны, побудительные мотивы участия России в европейском военном столкновении той же официальной пропагандой описывались такими понятиями, как «честь», «доблесть», «слава». То есть образ войны выстраивался по модели возвышенного рыцарского поединка, цивилизационного «вызова-и-ответа», а не коварного разбойничьего нападения. Ключевой для характеристики образа врага была антихристианская, атеистическая, рациональная сущность немецкой культуры. «Война, несомненно, изменит наше отношение к западной культуре»,- констатировали «Орловские Епархиальные Ведомости»,- «Рухнула вера в Запад, и речь идёт не об одном лишь «германизме», но до известной степени – вообще о европейской культуре»[3].

Происходящие события свидетельствовали о том, что последовательное развитие и реализация западных политических ценностей увенчалось грандиозной военной катастрофой – «Хвалёная немецкая культура обернулась коварным искусством истреблять людей»[4]. Осознание несовершенства западной культуры влекло за собой поиск собственной русской идентичности. Истоки национальной культуры (термин, восходящий к латинскому корню cult) связывались с религиозной сферой. Религиозная, общественная и политическая самобытность России получала статус цивилизационной альтернативы просвещённой Европе: «Не хочется верить, что судьбы Запада были и судьбами Востока. Не может мир превратиться в один Запад и забыть пророческие речи Востока, ведь это на Востоке совершилась тайна Голгофы и засиял свет Воскресения»[5].

Если в предвоенные годы утверждение национально-религиозной самобытности составляло меньшую, и не самую влиятельную часть общественной мысли, находившейся под обаянием либеральных идеалов, то с началом войны образ Запада стал последовательно отождествляться православными проповедниками с образом врага. Военное столкновение России и Германии на высшем, идейном уровне понималось как столкновение двух мировоззренческих систем. С этой точки зрения, пожалуй впервые, «непохожесть» России на Запад не оценивалась как её недостаток. Не случайно начальный период патриотического подъёма характеризовался как «дни пробуждения народного самосознания, торжества нашей самобытности – самые светлые дни на безотрадном фоне переживаемых нами последних лет»[6]. Осознание собственной уникальности и самобытности сравнивалось с новым крещением Руси – избавлением от тьмы языческого нечестия и языческого засилья[7].

Реализация Россией в ходе войны самостоятельных целей внешней политики (заслуживающих отдельного разговора,- прим. авт.) расценивалась как возрождение идеи самоценного Третьего Рима в противоположность роли периферийной страны западного мира; восстановление исторической преемственности с ценностями древней русской истории: «Старая и новая Русь кровью венчают свой крепкий и нерушимый до скончания века союз»[8].

Таким образом, в формулировке провинциальных православных публицистов национальная идея сводилась к утверждению цивилизационной исключительности России, основанной на духовно-нравственных ценностях православия, превосходство которой должно было обеспечить ей победу в противостоянии с рационально-материалистической цивилизацией Запада и одновременно быть засвидетельствовано самой победой. На этом основании категория Победы наполнялась самодостаточным смыслом, изолированным от каких-либо территориальных или материальных приобретений и выгод. Фактически с самого начала войны в православной публицистике развивалась и пропагандировалась идея «мира без аннексий и контрибуций».

Сформулированная в своих основных чертах уже в первые месяцы войны, православная национальная идея вплоть до 1917 года была адекватна происходящим событиям, несмотря на все перемены военного счастья и изменение настроений в тылу. Достигая высокого уровня обобщения, она могла быть использована в качестве идейной основы широкомасштабной официальной пропаганды. Действительно, потребность приспособления тыла под нужды тотальной войны делает актуальными и желательными, даже необходимыми, такие личностные качества, как самоограничение, самопожертвование, самообладание, подчинение частных интересов общим целям, превосходство идейных ценностей над материальными нуждами. Эти черты наилучшим образом согласуются с христианским мировоззрением и могли формироваться под воздействием пастырской проповеди. Однако, хотя в православной публицистике прослеживаются основные содержательные моменты национальной идеи, следует констатировать, что они соседствуют с геополитическими мотивами славянского единства, внешнеполитической теорией «войны против всех войн». Таким образом, разработка православно-церковного варианта национальной идеи не была завершена, что можно связать с отсутствием как целостной официальной идеологии участия России в Первой мировой войне, которая могла бы служить ориентиром для приходских проповедников, так и официального запроса на её создание.

 

Bukalova Svetlana

Russian national idea in writings of the provincial orthodox publicists during the World War I (on materials of Orlovsky Eparchialny Vedomosty).

In this article the author rise a problem of the aims of Russian Empire in the World War I. This theme is discovers by the reconstruction of one of the variations of the Russian national idea, which was formed in orthodox publicistic during the Great War. On the materials of the Orlovsky Eparchialny Vedomosty (News of Orel Bishopric District) the First World War is characterized as an inter-civilization conflict between western rationalism and orthodox (truth)  christianity. So, russian participation in Great War get a messianic reason. The author came to conclusion about remarkable differences between orthodox Russian national idea and its official and liberal variations.