Пахалюк К.А - Православие в годы Первой мировой войны

С началом Первой мировой войны Российская империя начала мобилизацию все сил и ресурсов для достижения единой цели: победы. Не оказалась в стороне и Русская православная церковь. Вообще, подымая тему православия в России в годы Первой мировой войны, необходимо разграничить несколько направлений исследования этой темы: православное сознание и война; Русская православная церковь как социальный институт и война; православные священники на фронтах Первой мировой.

 

Наиболее фундаментальным является вопрос о влиянии православного сознания на восприятие войны и ее легитимации. Анализ материалов того времени показывает, что религиозная система метафор была одной из центральных для описания и интерпретации событий в публицистике того времени.

В каждом обществе должны существовать специальные интеграционные механизмы, которые обеспечивают единство общества, интегрируют его в единое целое, обеспечивая эффективное функционирование и устойчивость к внешним воздействиям. Речь идет об общей онтологии, единой системе ценностей и социальном опыте. В период серьезных конфликтов от устойчивости этих механизмов зависит будущее общества. В данном случае, нас интересует уровень онтологии. Как писали Н.И. Бирюков и В.М. Сергеев: «социальная онтология – это система категорий, которая «задает» базисные представления о структуре и свойствах социальной реальности и типологизирует социальные ситуации. Онтологические категории используются для того, чтобы идентифицировать («называть») эти ситуации».[1] Речь идет о том, что у социальной группы должна быть единая система координат, единое представление о мире, которое отвечает на один вопрос: «что?». В рамках общества обычно существует несколько систем координат, обычно согласующихся между собой, которые позволяют поддерживать общественное единство. В годы Первой мировой войны религиозно-православная система выступила в качестве одного из таких интеграторов.

Уже с первых дней Святейший Синод определил войну как испытание Божие, говоря о необходимости защищать «слабыхъ и угнетаемыхъ меньшихъ братій, родныхъ по в?р? и по племени, памятуя слово Господа: Больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою положитъ за други своя….защищать не только братій нашихъ по в?р?, но и постоять за славу нашего Царя, за честь и величіе Родины».

«Чтобы с достоинством и мужеством перенести это испытание, чтобы сразить врага, необходимо прежде всего иметь надежду на мудрость и всеблагость Творца», писал неизвестный автор в брошюре «Россия борется за правду!» (С. 3-4). Будущая победа для многих была неразрывно связана с помощью и волей Божией. Недаром и царь писал в Манифесте по случаю войны с Австро-Венгрией: «Да благословитъ Господь Вседержитель   Н а ш е   и союзное   Н а м ъ   оружіе, и да поднимется вся Россія на ратный подвигъ съ жел?зомъ въ рукахъ, съ крестомъ въ сердц?». Победы в первый период войны некоторые рассматривали духовную призму: «Не одна сила оружия, - та духовная сила, которая одушевляет и нас, и наших союзников, должна дать на победу в этой борьбе», - писал князь Е. Трубецкой[2].

В рамках религиозной системы метафор начавшаяся война нередко представлялась в качестве суда Божьего (к примеру, в воззвании «К русскому народу» от имени верховного главнокомандующего вл.кн. Николая Николаевича, опубликованном 18 (5) августа 1914 г.), что лишний раз подчеркивало эпохальность момента. Россия представлялась как «Святая Русь» (что стало одним из наиболее распространенных наименований империи в общественном дискурсе), освободительница славянских «единоверных» народов от ига германизма, защитника малых и обиженных народов, заступница правды и справедливости. В этом значении православие служило одним из способов самоидентификации, а также обоснования справедливости войны (немца напали на единоверных братьев-славян, которых мы, как истинные православные, должны защищать). Иногда можно было встретить и такие пассажи, как у публициста В. Орлова: «православный не может быть не русским»[3]. Здесь следует упомянуть, что второй (наряду с религиозной) системой метафор осмысления происходящего была неославянофильская, представшая войну в качестве борьбы славянства и германизма. Порою обе систем накладывались друг на друга, в результате производя подобные нелепые выводы.

Немцев многие отождествляли с детьми Каина, который представлялся не только как первый братоубийца, но и основатель Града Земное. В этом контексте, германцы ассоциировались с носителями материальной культуры (основателем которой был Каин, а потому – культуры грязной и развращающей), против которых выступала Святая Русь[4]. Более того, противник ассоциировался с потомками Каинитов времен до потопа, когда те, прельстившись материальной культурой, полностью превратились в плоть, стали восхвалять себя, считать сильнее Бога. Их материальная культура убила дух, породив культ жестокости и насилия, торжества силы и грубой чувственности[5]. Это не единственное религиозное осмысление войны. Другие представляли ее как борьбу человека и зверя, в христианском духе борьбы Добра и Зла, где первую сторону занимают все христианские народы, а вторую - немцы. «Они воюют за человека против зверя, за человеческое право против звериной силы», писал Н. Гринякин в брошюре «Мировая война за мир и свободу»[6]. «Это – всемирный потом в крови и слезах. В ней чувствуется апокалипсическое дыхание ада, по действу коего «восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения»[7]. Война рассматривалась как пробуждение страшного тевтонского зверя, которому весь христианский мир должен дать отпор. В некоторых случаях, война даже оправдывалась, ибо в ней усматривалась вековая христианская битва Добра со Злом, а потому она даже нарекалась наивысшим родом любви[8]. Нередко начавшиеся события рассматривались через призму Божьего служения: «Война – имя высшего зла, высшего ужаса, оплетенное столькими проклятиями и скорбными плачами, становится Божьим служением…. И надеется смятенная душа, изнемогающая среди налетевших вихрей, что как когда-то Сын Божий победил смерть, «смертью смерть поправ», так и мы, покорные Высшей воле, вступаем в последнюю битву на земле, «войной войну поправ», - писал публицист Ю. Шамурин. Подобные параллели достаточно понятны для любого человека, знающего основы веры, однако появление их в подобном контексте вряд ли можно определить в качестве «православного», здесь, скорее приходится иметь дело с религиозным мистицизма, допускающий подобные смелые аналогии (ибо в общем контексте Россия метила как минимум на роль самого Спасителя!).

 

Следует сказать, что Православная Церковь с первых же дней поддержала начало мировой войны, сразу же было созвано совещание синода по поддержанию боевых действий. Уже сразу же были отслужены молебны о победе, в церквях стали собирать деньги на военные нужны, а свободные церковные помещения Синод распорядился передать в ведение военного ведомства[9]. Так, интересен факт, что Киево-Печерская лавра передала военному ведомству 12 фунтов 55 золотников золота, 45 пудов 37 фунтов 62 золотника серебра, 65 пудов медных монет[10]. При церквях и монастырях создавались специальные кружки для сбора пожертвований для раненных, больных и семей военных, организовывались собственными силами военными госпиталя. Таким образом, церковь брала на себя широкие социальные обязанности. В постановлении Синода от 20 июля помимо всего выше перечисленного упоминалось: «призвать всех православных людей, без различия звания, положения, возраста и пола, — в настоящий час испытания для нашей Родины оставить взаимные несогласия, ссоры, распри и обиды, крепкою стеною сплотиться у Царского Престола и по Царскому зову охотно и бодро идти на защиту Отечества вс?ми способами и м?рами, какими кому предназначено и указано, не щадя, по прим?ру славных своих предков, своих сил, достояния и даже жизни, памятуя, что позор и гибель падут на главу л?нивыхъ, своекорыстных и предателей, а т?мъ, кои принесут свое достояние и свою жизнь на алтарь Отечества, уготована в?чная слава в роды родов». Так, только к 10 октября (по ст.ст.) 1914 г. Московской епархией было открыто 90 лазаретов на 1 200 мест.[11]

Надо сказать несколько слов и о сектантах, коих в России тогда насчитывалось по некоторым данным около 250 000 человек, а если считать и тех, кто пользовался их влиянием – то выйдет около миллиона[12]. Так, уже в первые дни войны петроградская община баптистов организовала общий фонд «Милосердного самарянина». Уже к 12(25) августа они собрали 300 000 рублей, а также выделили в своем здании одну залу под лазарет[13]. Правительство поддержала и секта молокан (находившаяся в Баку), организовав лазарет, открытый 11 февраля 1915 г. (по ст.ст.). В своей печати целью войны они в числе прочего обозначили и борьбу против масонов, которые стремятся захватить власть[14]. С патриотической стороны выступили и старообрядцы. Так, нижегородский епископ Иннокентий послал императору телеграмму с выражением верноподданнических чувств.  А в августе 1915 г. в Москве прошел освященный собор старообрядческой христовой церкви, служители которого обратились с особым посланием: «Отцы и дети, братья и сестры, старые и малые – все до одного обязаны в это тяжкое время отдать все свое достояние и даже жизнь свою за спасение отечества»[15]. Помимо самих старообрядцев, участвовавших в боях, к  1916 году в армии  также служило 10 старообрядческих священников[16]. Одними из немногих, кто выступил против войны, оказались толстовцы. 28 человек оказались на скамье подсудимых за распространение воззваний: «Милые браться и сестры!» (автор С. Попов, вывешено осенью в Туле) и «Опомнитесь, люди братья!» (автор В. Булгаков). Причем последнее распространено было в частном виде среди единомышленников и некоторые толстовцы были против показа его широкой публике. Всего за отказ брать в руки оружие к 1 апреля 1917 г. было осуждено военно-окружными судами всего 18 толстовцев[17]. В завершение темы о сектантах следует отметить, что согласно имеющейся статистике к 1 апреля 1917 г. военно-окружными судами за уклонение от службы было осуждено 837 сектантов, из них 256 евангельских христиан, 114 баптистов и штундистов, 70 адвентистов, 22 молокан и пр[18].

Среди многочисленных коннотаций, связанных с войной, звучали и те, которые оправдывали ее тем, что она повысит уровень единения русского народа, подымет его дух. Интересно, что в одном из донесений одного из священников петроградской епархии отмечалось: «зато за вторую половину года почти все благочинные согласно отмечают заметное возвышение благочестия… Благодарение Господу Богу – гром грянул… война заметно возвысила благочестие в народе. Ныне храмы полны, и население стало сразу религиознее»[19].  В том же духе эту войну рассматривал и Щавельский, 3 ноября 1914 г. он писал: «Однако из величайших милостей, явленных Господом в настоящую кровопролитнейшую войну нашей родине, - это усмирение вражды в земле нашей»[20]. Все же по поводу благочестия следует поставить вопрос. К примеру, в этом же докладе отмечалось, что «Забот народа о содержании причта нигде не видно, а, напротив, высказывается нежелание оплачивать труд духовенства».

Говоря о воспитательной роли церкви в войне, не следует забыть упомянуть и то, что в январе 1916 г. появился и новый святой: митрополит Иоанн Максимочив, умерший в 1715 г. в Тобольске.

Однако следует отметить, что церковь тоже не была в годы Первой мировой войны едина. Так, противостояние шло, к примеру, между Г.И. Щавельским и митрополитом Питиримом, близким к петербургским политическим кругам (к тому же Штюрмеру) и главное, к старцу Распутину. Не нужно также думать, будто бы авторитет церкви как социального института был  чрезвычайно высок. Так, 4 августа 1915 г. обер-прокурору Синода была подана «Записка думского духовенства», от лица всех священных чинов – членов Госдумы. «Народ все больше и больше удаляется от церкви и храма; нужно во что бы то ни стало достигнуть того, чтобы храм стал близким и дорогим для сердца верующих прихожан».[21] Отдельные реформы пытался проводить и Питирим.

Однако говоря о роли православия в годы Первой мировой войны, следует сосредоточить внимание на русской армии, которая в 1914 г. была в массе православной и, следовательно, присутствие  в ней служителей культа являлось необходимостью с точки зрения солдатской психологии. Ведь насколько важно православному человеку перед боем (особенно перед первым!) получить напутствие от полкового священника, или перед смертью исповедоваться в грехах и причаститься! Непосредственно институт священников был создан в армии в начале XVII века, где их деятельность регулировалась двумя главами из петровских «Воинских артикулов» - «О страхе Божии» и «О служении Божии и о священниках» (на флоте – морским уставом 1720 года)[22]. Нельзя умалять роль Православия русской армии. К примеру, воинская присяга в те времена давалась на Евангелии, многие военные награды носили названия христианских святых. Всего на 1912 году по военно-морскому ведомству числилось 954 штатных и 12 заштатных священнослужителей[23].

По штату в каждом полку находилось по одному православному священнику и церковнику, перед которыми стояли достаточно важные задачи: проводить богослужения, исповедовать и причащать раненных, хоронить и отпевать погибших. А всего в обычной пехотной дивизии (четыре полка) находилось семеро священнослужителей (еще двое работали в лазаретах и один – в артиллерийской бригаде). Также священники были при штабах корпусов, армий и фронтов. Своя церковь (имени праведного Николая (Кочанова) Христа) в годы Первой мировой имелась и при Штабе главнокомандующего[24]. Всего в годы Первой мировой войны в армии находилось около 2 000 священнослужителей[25]. Согласно другим сведениям, на середину 1915 года численность священнослужителей в армии доходила до 1800[26].  На конец войны в составе ведомства протопресвитера армии и флота состояло до 700 священнослужителей постоянного состава и около 3000 священников, привлеченных из епархий[27]. Всего за годы войны, согласно записке Г. Шавельского в адрес народного комиссариата военных дел от 29 января 1918 года 40 священников было убито или умерло от ран, более 200 получили раны и контузии, свыше 100 находились в плену[28].

Всего за годы войны 14 священнослужителей получили георгиевский крест, 227 – золотой наперсный крест на георгиевской ленте, 85 – орден св. Владимира 3-й ст.  с мечами, 203 – св. Владимира 4-й ст., 304 священника – орден св. Анны 2-й ст., 239 – св. Анны 3-й ст.[29]

Конечно, не все священники совершали геройские подвиги. В циркуляре за №1864 1916 г.) протопресвитер армии и флота Г. Шавельский предупреждал: «Всех священников, во время боя остающихся при обозах или вообще вдали от перевязочных пунктов и оставляющих во время боя убитых без погребения, умирающих без напутствия, страдающих без утешения, сражающихся без ободрения, - всех таких священников будут считать не желающими выполнять свой священнический долг, преступниками перед Богом и Родиной»[30].

С первых дней мобилизации священники приступили к выполнению своих обязанностей: обычно перед отправкой на фронт в полках служили напутственные  молебны. Офицер В.Н. Звегинцев описывал подобный молебен в Кавалергардском полку: «…к 10 часам полк выстроился в пешем строю на Шпалерной улице…. В центре построения был поставлен аналой. Стройными рядами, в новом походном обмундировании, развернулись эскадроны. На молебне присутствовали все старые Кавалергарды, во главе со старейшим командиром генерал-адъютантом ф. Грюнвальдом. Благословив уходящий полк образом Святых Захария и Елизаветы, генерал ф. Грюнвальд пожелал ему от имени всех старых Кавалергардов успеха в предстоящих боевых действиях. Проникновенно и прочувственно служил полковой отец Стефан Щербаковский. Сосредоточены и серьезны лица Кавалергардов, проникнутых сознанием трудности предстоящей боевой работы. Все усердно молились, призывая помощь Божью к выполнению долга по защите Родины. По окончании молебна полк прошел церемониальным маршем перед старыми Кавалергардами».

Любопытно, что о. Стефан в годы русско-японской войны (1904-05 гг.) служил в 11-м Восточно-Сибирском стрелковом полку. Во время боя под Тюренченом полк попал в окружение, почти все офицеры были убиты или ранены. Тогда о. Стефан с высоко поднятым крестом повел солдат в бой, японцы не выдержали, и сибиряки пробились к своим. В этом столкновении священник был ранен, а в награду за подвиг получил наперсный крест на Георгиевской ленте. Впрочем, случаи, когда служители веры при необходимости водили солдат в бой и активно влияли на ход сражения, происходили и в период Первой мировой. Но все же подобное было редким явлением, а потому пока вернемся к прямым обязанностям священников.

Архиепископ Волынский Евлогий в мемуарах вспоминал: «Война была объявлена 19 июля, а с 22 на 23 я устроил в Житомире ночное моление – мне хотелось духовно поддержать и успокоить население. Почаевскую икону Божией Матери вынести на передний двор архиерейского дома, украсив ее ветками. С вечера началось всенощное бдение с акафистом, а потом всю ночь служили молебны и пели акафист. Одно духовенство сменялось другим. До утра народ молился и плакал…. В эти дни ни о чем, кроме духовной помощи народу, думать было невозможно»[31].

Молебны перед отправкой на фронт, поклонения святыни было неким мистическим обрядом, необходимым «пунктом» для достижения дальнейшей победы.

Говоря о религиозном подъеме в первые месяцы войны, нельзя не упомянуть про то, что многим солдатам и офицером перед уходом на фронт родные давали святые образки, которые должны были защищать воинов от врага. А жены 48 солдат, ушедших на фронт из одного села, заказали специальную икону «Избранные святые», где изображались святы соименных их мужьям[32].

Службы совершались и в боевые «будни». К примеру, утром 19 (6) августа, согласно полковой летописи Кирасирского Его Величества полка, была отслужена Литургия в честь праздника Спаса Преображения. Интересно, что в этот день около деревни Каушен состоялся бой между двумя русскими гвардейскими кавалерийскими дивизиями (в состав которых входили выше упомянутые полки) и немецкой ландверной бригадой. В результате противник был отброшен, а 3-й эскадрон лейб-гвардии Конного полка в лихой атаке захватил 2 неприятельских орудия.

А 5 сентября 1914 г. в Инстербурге прошел парад 1-й бригады (Кавалергардский и лейб-гвардии Конный полки) 1-й гвардейской кавалерийской дивизии. Перед началом был отслужен молебен, а по окончании командующий 1-й армией генерал П.К. фон Ренненкампф наградил отличившихся в боях Кавалергардов и Конногвардейцев. Возможно, богослужение проводил священник лейб-гвардии Конного полка Николай Комарецкий, который впоследствии за отлично-усердную службу получил орден Св. Владимира 4-й степени с мечами[33]

Но одно дело – молебны по праздникам или перед началом парада, а другое – совершение богослужений непосредственно перед началом сражения. А это особенно подымало боевой дух солдат, укрепляло веру в победу. Сохранились воспоминания капитана А.А. Успенского, командира роты в 106-м Уфимском полку, о том, как 17 августа 1914 г. перед боем под Шталлупененом (ныне г. Нестеров) о. Василий Нименский напутствовал солдат: «Спешно, спешно прикладывались к святыням (святой крест и Библия – К.П.) православные воины, и каждого он окропил святой водой, напутствуя ободряющими словами. Ушедшие же вперед цепи он издали осенил святым Крестом». Это во многом повлияло на то, что в произошедшем бою солдаты этого полка с упорством сражались против наседающего противника. Интересно, что, несмотря на общий неудачный исход сражения, Уфимский полк понес относительно небольшие потери. Интересно отметить, что за усердную службу в начале 1915 года о. Василий получил орден св. Анны 2-й ст. с мечами.[34]

Важна была и воспитательная роль священников, которых старались использовать против распространения социалистических идей в войсках. Так, комендант запасного батальона лейб-гвардии Кексгольмского полка от 3 марта 1915 г. (по ст.ст.) писал, «что в целях предупреждения распространения пропаганды революционного характера в запасные батальоны будут назначаемы опытные священнослужители для совершения богослужений, ведения бесед и пастырского надзора за нижними чинами»[35].

За проповеди некоторые священники получали даже награды. Так,  командир 84-го пехотного батальона в представлении священника Н. Лебедева к награде писал, что он: «совершает богослужение в батальонной церкви с 1 октября 1914 года и за все это время с особой ревностью относился к своим пастырским обязанностям, вселяя словом божьим в сердца нижних чинов глубокую веру в Бога и беззаветную преданность царю»[36].

В целях пропаганды при полках создавались специальные библиотеки литературы, которыми заведовали священники, а Синод выпускал специальные издания для воинов. Более того, организовывались специальные съезды для военных священников, где они обменивались опытом[37]. Всего в первый год войны в русской армии работало около 1000 походных церквей. О духовной роли и значении священнослужителей косвенно говорит и раздражение в отношение служителей культа в советской литературе, ведь священники были одними из тех, кто активно мешали распространению социалистических идей, укрепляя боевой дух.

Многие служители веры работали в лазаретах, где ухаживали за больными, причащали и исповедовали их. Однако священники помогали раненым не только в госпиталях, но и непосредственно на поле боя, тем самым порою выполняя функцию санитаров. К примеру, офицер Н. Воронович, служивший в лейб-гвардии Конногренадерском полку, описывал как полковой священник о. Виктор (Малаховский) во время боя у Каушена «поспевал всюду, где тяжело раненные и умирающие нуждались в утешении и последнем напутствии. Не обращая внимания на неприятельский огонь, он приобщал умирающих, перевязывал раненых и закрывал глаза убитым». Интересно, что сам о. Виктор «говорил, что он человек мирный и боится опасностей войны. Каждую минуту он ожидал нападения неприятеля, и каждый орудийный выстрел заставлял его вздрагивать. По ночам он почти не спал, кипятил свой чайник, попивал чаек и прислушивался, не начинается ли перестрелка на передовой линии…. Но, если бы все трусы походили на отца Виктора, то в нашей армии никогда не было бы ни вызванных паникой отступлений, ни брошенных обозов…. Отец Виктор боялся только до тех пор, пока не было настоящей опасности, а когда таковая наступала, он забывал свой страх…. Таким же «трусом» был и его церковник Еремин. Он также дрожал при каждом выстреле… но совершенно спокойно сопровождал отца Виктора, когда тот на позициях под вражеским огнем перевязывал раненых и приобщал умирающих».

Не были редкостью случаи, когда священники погибали, получали ранения или попадали в плен. Это лишний раз подчеркивает, что многие из них не отсиживались в тылах, а старались исполнять свой долг полностью, порою и ценой жизни. Например, отец Виктор (лейб-гвардии Конногренадерский полк) уже в первые дни войны прибыл в штаб своего полка с просьбой остаться тут, а не сидеть в обозе: «- Здесь у вас, может быть, и опаснее, но, как говорится, на миру и смерть красна».

Любопытный случай произошел в 29-м Черниговском пехотном полку, который воевал в Восточной Пруссии в составе 2-й русской армии генерала А.В. Самсонова. В конце августа 1914 г. центральные корпуса попали в окружение. В кольце оказались и остатки 29-го полка. Попавший в плен знаменосец, пытаясь спасти знамя, отдал его полковому священнику отцу Соколову. На следующий день германцы объявили, что отпускают домой одного священника и 20 солдат. Среди них оказался и о. Соколов, который через Швецию добрался в Россию и передал знамя верховному главнокомандующему великому князю Николаю Николаевичу. Затем священник был лично принят императором Николаем II, о чем сохранилась запись в дневниках государя.

При попадании в плен священников обычно направляли в лагеря для военнопленных офицеров. Однако служители веры по собственному желанию могли оказаться и в солдатских лагерях, где условия жизни были намного хуже. К примеру, такое решение принял Иоанн Казарин, полковой священник 30-го пехотного полка (15-й армейский корпус, воевавший на юге Восточной Пруссии в составе 2-й армии генерала А.В. Самсонова). По его инициативе, в лагере был создан иконостас. Священнику также удалось переправить на родину несколько писем, в которых сообщалось о тяжелом положении военнопленных. Вскоре на имя о. Иоанна начали присылать различную помощь, в том числе и богослужебные книги.

Где бы священнослужители ни находились, они старались выполнять возложенные на них обязанности. Как вспоминал офицер Казимир Румша: «единственным утешением в плену было богослужение, которое совершали наши пленные священники». Представляет интерес и рассказ внештатного сотрудники российского консульства Вене, который в начале войны остался в австро-венгерской столице, был арестован властями из-за подозрения в шпионаже (был отпущен как гражданское лицо лишь спустя более полугода) и помещен в заключение. Даже там, в тюрьме для русских гражданских лиц, оказавшихся на момент объявления войны в Австро-Венгрии, спустя месяц власти организовали проповедь православного священника (сербского происхождения). Как писал этот сотрудник (имя его осталось неизвестным) в воспоминаниях: «В таком утешении давно уж, конечно, все нуждались»[38]. Правда, в итоге оказалось, что священник был настроен проавстрийски, а потому его проповедь вызвала больше тревоги и раздражения, чем принесла утешения. Можно только предполагать, чего пытались добиться австрийцы подобными действиями.

Многие немцы с насмешкой относились к подобным молебнам. Одна газета даже писала: «Наверное, они (т.е. русские – П.К.) думают замолить грехи, которые совершили в Восточной Пруссии». Порою в отечественной литературе военных лет можно встретить рассказы о том, что «немцы кощунствуют в церкви», не допускают «русских священников напутствовать умирающих больных»[39] или же «во время церковного богослужения немецкие солдаты проходят по помещению, где происходит богослужение, в фуражках и курят»[40]. Хотя так было далеко не всегда, да и в принципе достаточно сложно сказать – действительно ли было так, или это лишь один из пропагандистским мифов.

Капитан А.А. Успенский, находившийся в лагере для военнопленных офицеров в  г. Нейссе, писал, как силами заключенных обустраивали помещение для проведения богослужений: «В нашем «склепе», в проходе между двумя комнатами, была широкая арка, здесь то и устроили мы импровизированную часовенку. После длинных переговоров с немцами, на собранные по подписке деньги, удалось мне через переводчика купить в гор. Нейссе 3 картины: «Спасителя в терновом венке», «Богоматери со Св. Младенцем» и «Моление о Чаше» и к ним 3 лампадки. Эти священные изображения повесил я на стенах арки; здесь же некоторые из нас укрепили свои маленькие образочки – «благословенья» на войну наших отцов, матерей, жен, или просто, свои нательные крестики. Через переводчика же купил я 100 парафиновых свечей, восковых не достали. Командир 211-го Никольск. полка полков. Шебуранов сам сколотил из новых досок жертвенник для Богослужения и Запрестольный крест. Нашлись офицеры, которые сшили из сатина и серебряного позумента и облачение – рясу для батюшки». Одно из первых богослужений было проведено в Великий Четверг. А в Великую Пятницу, как вспоминал А.А. Успенский: «после всенощной, мы совершили крестный ход… около валов, внутри нашего форта. Хор офицеров стройно пел: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!». Скорбный, величественный напев молитвенно звучал в чуждой нам обстановке старой немецкой крепости… Немцы (администрация форта) смотрели теперь с почтением на нашу процессию, а ведь каких трудов стоило нашему старшему на форту полковн. Пузанову уговорить коменданта, чтобы разрешил нам этот крестный ход!».

На следующий день эту группу пленных перевели из форта непосредственно в лагерь в г. Нейссе. На новом месте под церковь им выделили бывший манеж –  конюшню. В тот же день, в Великую Субботу, вечером помещение уже было обустроено для проведения ночного Богослужения, на которое с большим трудом удалось получить разрешение. Интересно, что помимо русских офицеров на Богослужении присутствовали французы, бельгийцы и англичане.

Со временем обустройство церкви продолжалось и, как писал ктитор А.А. Успенский: «при всей скромности обстановки…храм выглядел, особенно во время Богослужения, как большая приходская церковь». Настоятелем был юный пастырь о. Николай Балбочан.

Молиться приходили многие без различия вероисповедания. Затем пленные католики в другом конце манежа устроили алтарь и поставили фисгармонию для собственного богослужения. Его проводил ксендз из Нейссе. Отметим, что в лагерях немцы активно распространяли порнографическую и революционную литературу, а богослужения выступали противовесом попыткам морального разложения военнопленных.

В некоторых лагерях даже имелись собственные священники. Военнопленный И. Моисеенко, попавший в лагерь около Бранденбурга, писал, что «было в лагере два священника, которые жили в комендатуре – и которых немцы почему-то никуда не пускали».[41]

Можно поразиться глубине веры пленных офицеров и их упорству по созданию и обустройству церкви. И подобные случаи были отнюдь не редкостью. Давно известно: в окопах атеистов нет, особенно в первые месяцы сражений и тем более в первом бою. Первая мировая война не стала исключением. А.А. Успенский свидетельствовал: «Вообще, после всего перенесенного нами на войне, где каждому из нас смерть много раз заглядывала в очи, явился необыкновенный религиозный подъем! Многие офицеры, до войны совершенно не верующие, или индифферентно относившиеся к религии, стали теперь верующими».

Вместе с тем годы плены и действия вражеской пропаганды брали свое. К примеру, находившийся в австрийском лагере для военнопленных В. Дмитриев вспоминал, как уже после февральской революции часть молодых солдат отказалась вставать на традиционную для всех вечернюю молитву. «Старики закричали:

- Становись на молитву!

Мы увлеклись разговором и не встали. К нам подошел один из запасных:

- Ну, а вы что? У вас бога, што ль, нету?

- У вас есть, так и молитесь…

- Ах вы, молокососы! Разошлись, так и бога стали забывать?

- Отстань! Катись ты со своим богом…

Рассвирепевшие старики подбежали с кулаками. Выручила молодежь, подоспевшая на подмогу.

С этого дня на молитву уже не становились. Молились, кто как хотел и мог»[42].

Эти воспоминания, опубликованные в 1929 году, безусловно, носят отпечаток атеистической пропаганды. Хотя можно предположить, что в 1917 году, когда под влиянием социалистической пропаганды среди русских солдат (и не только находившихся в плену) упал уровень религиозности, равно как и патриотизма, подобные случаи имели место быть. Однако в приведенном отрывке интересно другое – отношение к Богу и религии большинства других пленных, которые не могли смириться с подобным  отношением к вере.

Церкви устраивались силами военнопленных в солдатских лагерях. К примеру, в лагере под австрийским городом Липником церковь была создана очень быстро. Впрочем и сами австрийцы поощряли богослужения. Как писал военнопленный К. Левин: «Под церковь отвели огороженную часть пустого барака, устроили амвон, навешали образа и лампадки, несколько лубочных картин религиозного содержания, а над входом прибили крест, выточенный Швандиным»[43]. Видимо отдавая дань атеистическому времени, когда издавалась эта книга, автор мемуаров упоминал, что «большинство пленных не хотело посещать церковь»[44]. В дальнейшем книга была наполнена многочисленными антирелигиозными сюжетами, однако обращает внимание на себя следующая часть мемуаров, повествующая о событиях апреля 1917 года: «В прежние годы пленные все же шли в церковь. Одни молились, другие просто смотрели и слушали пение прекрасного церковного хора. Церковь напоминала нам о прежней жизни, о праздниках, и это было приятно. Настоящих же богомольцев в лагере было мало»[45].

Также церковные службы старались поощрять и немцы. Ю. Кирш писал о солдатском лагере близ Гамельна: «… для церквей – православной, католической, пуританской, баптистской отводились хорошо отделанные бараки… При черносотенном большинстве русской части лагеря, главным образом, ее руководящей верхушке, православная церковь, во главе с оплачиваемым комендатурой священником, пользовалась наибольшим авторитетом и была одной из тех темных сил, которые угнетали все живое в лагере»[46]. Если выкинуть из повествования такие литературно-коммунистические штампы, как «черносотенное руководство» (причем для национал-патриотов подобное определение вряд ли вообще может иметь негативный оттенок), «темные силы» и «угнетали все живое», то акцент будет виден достаточно ясно – Православная церковь пользовалась авторитетом в глазах солдат.

Не забудем и про идеологическую роль священнослужителей, которые боролись с революционной заразой. Это не укрылось от внимания и советских исследований. К примеру, советский историк Б. Кандидов писал: «Попы сплачивали вокруг себя самые реакционные элементы и активно участвовали в борьбе с революционным движением. Примером подобной деятельности может быть история попа Зноско, который во время империалистической войны при объезде войсковых частей был взят в плен германским разъездом. Попав в Германию, поп Зноско проявил себя ярым реакционером. В письме к генералу Потоцкому, председателю миссии Красного креста, Зноско заявил, что он «ненавидит большевиков и принес им много вреда»[47]. За свою работу он, кстати, получал ежемесячно от немцев 303 марки в месяц.

У православных, осознанно верующих в Бога, вера укреплялась еще больше. Для таких людей богослужения были спасительным действием, когда можно, пусть даже и на мгновение, оторваться от ужасов происходящего, очистить душу. В данном случае, обращение к Богу – один из способов как можно дольше сохранить духовную стойкость, найти внутреннюю опору, не поддаться тлетворному влиянию войны, которую, вслед за А.А. Успенским, воистину можно называть «грозой Божией».

Офицер Б. Сергеевский оставил интересные воспоминания о службе князя Иоанна (троюродного брата императора Николая II) в штабе 22-го корпуса, осенью 1914 г. воевавшего в районе Августовских лесов: «Будучи человеком религиозным, он немедленно сорганизовал в штабе церковный хор и, пользуясь наличием в Рыгаловке церкви и священника, организовал говение желавших чинов штаба. 8 сентября (21-го – по новому стилю – П.К.) большая часть офицеров, во главе с командиром корпуса (генералом Бринкеном – П.К.), была за обедней и причастилась, что весьма отвечало настроению после первых боев».

Однако наивно полагать, будто, как писали некоторые публицисты времен Первой мировой войны, «постоянное ожидание внезапно явиться пред престолом Господа делает воина… чище сердцем, с раскрытой, как говориться душой». Всплеск религиозности вызывался страхом за собственную жизнь как эту земную (кому хочется погибать!), так и загробную. Не будем забывать, что в России в широких слоях того же крестьянства из-за невежества было распространено двоеверие: сочетание догматов Православия с языческими элементами (верой в приметы, духов, излишней обрядности, совершением различных магических действий). Поэтому можно предположить, что у многих к религиозности в большой доле оказались примешаны фатализм и мистицизм, которые, скорее, ближе не к Православию, а к оккультизму и традиционным народным языческим верованиям. Более, начало XX столетия считается временем расцвета оккультизма в России, так что и отношение к Богу и Православию, в частности у интеллигенции, было  весьма и весьма своеобразным.

Да и говорить о «чистых сердцах» и «открытых душах» стоит осторожно, особенно если помнить «нравственный» облик русского солдата. На полях Восточной Пруссии о нем можно судить по многочисленным фактам мародерства. Офицеры старались пресекать нарушения дисциплины, но усилия нередко были тщетны. Нет ничего удивительного и в распространении мистических настроений.

К примеру, 21 августа (по другим сведениям – 18-го) 1914 г. произошло солнечное затмение. В это время основные части 2-й русской армии переходили восточно-прусскую границу и начинали двигаться на северо-запад, чтобы отрезать немцам отход за р. Вислу. Многие русские солдаты и офицеры восприняли это природное явление как дурной знак. Удивительно совпадение: через неделю немцы разгромили 2-ю русскую армию в Танненбергском сражении (26-31 августа), окружив и почти полностью уничтожив центральные корпуса. Конечно, любой историк, хотя бы поверхностно знакомый с происходившими событиями, скажет, что это – совпадение. В действительности, 2-я армия имела все шансы выиграть Танненбергское сражение. Даже утром 28 августа, когда оба фланга под ударами противника отошли назад, было еще не все потеряно! Только серьезные ошибки русского армейского командования, непонимание обстановки, слабая разведка привели к трагедии. Военная удача была на стороне германцев, которые в этом сражении сумели показать себя более искусным противником. Однако нельзя отрицать, что солнечное затмение могло оказать отрицательное влияние на мистически настроенных очевидцев.

Одной из важнейших обязанностей священнослужителей являлось проведение похорон погибших. И не только русских, но и немцев. Офицер Б. Сергеевский описывал случай, произошедший во время позиционных боев зимою 1914 г., когда в ходе одной атаки на разделительной полосе остались тела убитых немецких солдат. Германцы стали просить дать возможность забрать трупы. Русское же командование согласилось только на то, чтобы погибшие были похоронены нами там, где лежат, в присутствии двух человек с немецкой стороны: «Священник с пением молитв обошел погребаемых и прочел «Отче наш». Взвод отдал честь павшим врагам, а когда их опускали в могилу, то произвел установленный салют – три залпа вверх. Германский офицер плакал. Когда погребение было закончено и над могилой водружен крест, этот офицер подошел к Малинкину (русский поручик – К.П.) и чрезвычайно сердечно благодарил. «Мы гордимся, что воюем с рыцарями», сказал он».

Впрочем, после войны немцы также с уважением относились к могилам погибших русских солдат. Всего в Восточной Пруссии на известных братских кладбищах покоилось 32 540 русских воинов. За всеми могилами старались вести регулярный уход. К сожалению, в годы Второй мировой войны многие захоронения сильно пострадали, однако до сих пор в том или ином районе Калининградской области краеведы находят старые, потрепанные временем православные кресты на могилах русских солдат….

Константин Пахалюк

 

Литература

1. Бирюков Г. История православия в Восточной Пруссии с 16 века по 1945 год. Нестеров, 2005.
2. Великий князь Гавриил Константинович. В мраморном дворце.  М.: Захаров, 2001.
3. Воронович Н. Всевидящее око: Из быта русской армии // Новый Часовой. Санкт-Петербург, 2006. № 17-18. С. 183 – 192.
4. Гоштовт Г. Кирасиры Его Величества в Великую войну. Париж, 1938.
5. Дневники императора Николая II. / Общая ред. и пред. К.Ф. Шацило. М.: Орбита, 1991.
6. Шевяков Т.Н. Знамена и штандарты российской императорской армии конца XIX – начала XX вв. / Худож. О.К. Пархаев. М.: АСТ: Астрель, 2002.
7. Звегинцов В.Н. Кавалергарды в великую и гражданскую войну. 1914-1920 год. Париж, 1936. 168 с.: сх.
8. Маркозов В.В. Тяжелое недавнее прошлое: (О пребывании автора – врача Красного Креста в плену у немцев). Пг.: Тип. «Биржевых ведомостей», 1915.
9. Румша К.Ю. Пребывание в германском плену и геройский побег из плена. Пг.: Тип. имп. Николаев. воен. акад, 1916. 107 с.
10. Сергеевский Б.Н. Пережитое, 1914. Белград, 1933.
11. Успенский А.А. На войне: Восточная Пруссия – Литва. 1914-1915г.г. (Воспоминания). Каунас: Тип. В. Ф. Бутлера, 1932.
12. Успенский А.А. В плену. Воспоминания офицера. Каунас, 1933. Ч.1: 1915-16 гг.
13. Чичерюкин-Мейнгардт В. Полковник Успенский // Рейтар. 2004. № 4.
14. Шамбаров В.Е. За веру, царя и Отечество! М.: Эксмо, 2003. 768 с.: ил
15. Ювачев И.П. Война и вера // Исторический вестник. 1915. № 2.