Предисловие

Называют эту войну Мировой и Великой; думается мне, оба эти слова еще не обозначают ни величины армий, исчисляемых миллионами солдат, и ни того, что эти солдаты свозятся к полям битв со всего света – из Африки, Азии, Канады, Австралии, но Мировая и Великая эта война потому, что под ее ударами рухнуло очарование железной культуры, и вновь был пробужден к жизни трагический дух.

Мир ясного разума романских народов коснулся буйного, еще хаотического славянства – мира духа, и обе эти культуры – древнейшая и самая молодая – соединяясь, как два крыла, вошли в борьбу с людьми, одержимыми демоном механики, неслыханными еще варварами, чье имя теперь не хорошо поминать. Все возвышенное, героическое, идеальное, все, что ищем в глубине духа, находим в туманах истории – отошло к крылатому союзу. И все земное, жестокое, темное – остервенение и варварство, осталось при наших врагах. Произошла странная перемена – жестокая, холодная Англия, расчетливая, изысканная, изнеженная Франция, практическая Бельгия, страна индустрии, и мы – сонный, будничный народ, с утра немытый, на завтра не знающий, что с ним будет, - мы все сбросили эти качества, как временные маски. И до сих пор трудно верить, что тоже маской, сброшенной и навсегда оскверненной, оказалась любимая нами старая культура Германии – ее привычный облик – идеализм, романтика, религиозные тенденции (правда, сильно поскобленные и подсушенные Лютером; дай Бог ему не перевернуться в гробу за все теперешние последствия). Началась война, спали маски, открылись истинные лица людей. Слабые стали милосердными; сильные – героями; и каждый почувствовал, что у него есть родина, которой он еще не заплатил долга. Все случайное, житейское, все, чем жили изо дня в день, сгорело, поднялось как дым, и только долг, любовь и гнев остались руководителями людей, вчера еще боявшихся огорчения и боли, сегодня спокойно идущих на смерть. Воистину только трагический дух мог так зажечь сердца. Когда на другой день войны в пределы Люксембурга ворвались прусские блиндированные поезда – весь Париж украсился флагами и затих; двадцать пять тысяч автомобилей умчались к немецкой границе; остановилось движение в городе, и в ясный августовский день было жутко ходить по улицам, - такой гнев, напряжение, такие трагические глаза были у воинов и стариков, у детей и женщин. Рабочий и сын министра, пресыщенный жизнью франт и уличный вор – гордо, яростно и отважно двинулись на восток, навстречу смерти или последнему освобождению. В Англии король и Китнер объявляют, что они нуждаются в доброй помощи граждан. И сотни тысяч англичан добровольцев – мудрейших знатоков жизни – перебрасываются на континент. Бельгия, страна потомков Алланов и Фламан, о которых еще Цезарь сказал, что они «храбрейшие воины севера», отказывается променять свою честь на спокойствие, высылает детей, женщин и королеву за пределы страны и совершает то, перед чем можно только молча преклонить колени. Затем, славянство: но здесь начинается область неожиданностей, чудес и превращений. Сербы, только что утверждавшие, что они совсем не могут воевать, уничтожают австрийскую армию. Черногорцы – всего несколько тысяч ветеранов – отважно бросаются с гор навстречу лавинам вражеских войск. И Россия, такая ленивая и несуразная, вчера еще вздыхавшая по немецким порядкам, как о недостижимой благодати, мягкотелая и развалившая на своих пирогах и непролазных дорогах, бездольная наша страна, о которой мучилось столько голов, не зная, как же ее выворотить из этой грязи, вдруг, в один день, сама подобралась, окрепла, по жилам ее пробежал огонь, и мудро, спокойно и весело приняла она на себя половину тяжести мировой войны. В неделю совершилось превращение, на которое было потратить века. Народ, - его считали униженным, затем таинственным, затем за последнее время просто пропащим, - внезапно поднялся на такую нравственную самобытную высоту,